Тенями призрачного Дамаска Выгорит масло в стекляшках ламп. Время примерит другую маску, Выбрав бесстрастность тибетских лам, Вытянет сети легко, не охнув, Только сегодня улов не густ. Я открываю пошире окна: Здравствуй, бессонный Содом-в-снегу. Эквилибристом застыв на грани, Даже ругаюсь лишь «волчья сыть». В доме моем не цветут герани, И никуда не идут часы. Выставить, что ль, на продажу скромность? Вроде, довольно забавный лот. В тихом мирке опустевших комнат Я – доктор Фауст, познавший зло. Часто под грузом излишних фобий Судьбы ломаются, как слюда. Стало привычкой смешное хобби: Анализировать, наблюдать. Всякую дурь изучать под лупой – В этом есть даже особый шик. Я препарировал уйму трупов, Но ни в одном не нашел души. В высшие сферы спешить не стоит, Здесь все же лучше скрипеть, чем там. Пишется медленно миф историй Тех, что не будет никто читать. Сотни разложенных в ночь косынок, Выход на новую высоту. Корчась от смеха над пляской сына, Пялится сверху старик-Сатурн. Ночь убирает на небе утварь, Вывернут месяца ржавый болт. Жду с нетерпеньем, когда под утро В сердце когтями вопьется боль. Будет ходить и ногами шаркать, Мерзко зудеть, как слетевший шкив. Я на доске расставляю шашки, Мы поиграем с ней в поддавки. После обратно, в уютный панцирь (Выверен, сделан почти по ГОСТ).
…Время уходит песком сквозь пальцы. Вряд ли смогу удержать хоть горсть. Хватит, пожалуй, уже трепаться: Не получилось и не сбылось.
В воздухе инеем стынет ругань, Зябко деревьям от снежных ряс. Стелет Создатель дорог дерюгу Прямо под ноги, в земную грязь. Минимум прихотей и эмоций: Каждую истину брать с умом. Ходим, нелепые богомольцы, По миру с посохом и сумой. Метим сердца, словно двери, мелом, Где без квитанций и без оплат Выклянчить можно чужую мелочь Из понимания и тепла. Жалит огнем беспокойства овод, Гонит неясная маета, И потому мы уходим снова В путь или, может быть, на этап. Если предъявлено исковое, Нужен ли спор о свободе воль? …Ангелы призрачного конвоя Лечат прицельно любую хворь. Верим в развитие по спирали, Ищем примеры за гранью сна… …Тот, кто Спасителю мог быть равен, Ткнулся виском в раскаленный наст.
Только дороги, что выбираем, Кровью и потом врастают в нас.
Я велик! Я могуч! Я гоняю стаи туч Я наваял миллион знаков без пробела продолжения прадемоноф)) И всего-то за какие-то три года. Фигня в масштабах галактики Теперь вычитать это уг и чутка подсократить мое занудствование)) Тогда я буду велик втройне. Впрочем, первую часть демонов я вычитываю уже лет семь, вторую Героя - года четыре. Не, ну а чо? Когда-нибудь, я ж собираюсь жить вечно, судя по громадью планов)) Но это потом. Сейчас я щастлив, самодоволен и пойду чего-нить выжру в честь себя. Виват графоманам)) Ну и эта, как причешу по первости, если будут желающие приобщиться, просю
Тут вон пишут, что цитатник де обнажает бессознательное. Ну полезла я посмотреть, что у меня в бессознательном, а там ссылки на праздники, расшифровки дресс-кодов, где скачать полезные книжки, ну и стихи всякие с чужой прозой. В общем, либо у меня что в сознательном, что в бессознательном, либо фигня все полная))
Помнишь, как в детстве мы часто ссорились, Споря до хрипа над старым фильмом, Кто был проказливым Томом Сойером, Кто – беспризорником Геком Финном. Каждому в жизни свое отмерено, Так что на лишнее не надейся. И пропадают без нас в Америке Кладоискатели и индейцы. Можно, малины опять налопавшись (Только б ни ягодки не просыпать), Грезить, как дружно взрывают лопасти Синее зеркало Миссисипи. Можно девчонок жалеть зареванных И заставлять их от страха ойкать. Крысу подохшую на веревочке Мы притащили домой с помойки. Выпало время шальными росами, Стынут невзятые Эвересты… Мальчики выросли, стали взрослыми: Новые игры и интересы. Память опять по задворкам шарится, Видно, в том прошлом мы крепко спелись. …Прячу в карманах цветные шарики, Ты подбираешь вороньи перья.
Великий оперный артист Алексей Филиппович Кривченя (1910 - 1974) в одной из своих лучших ролей - Фарлаф из оперы М.И. Глинки "Руслан и Людмила". Съемка 1964 г.
Годы истаяли быстро, и мальчик вырос. Есть и семья, и хозяйство – уютный дом. Прошлое, словно болезнь, чужеродный вирус, Помнится смутно и с очень большим трудом. Звезды рассыпались горстью в небесной чаше, Темень тревожит далекий шакалий хай. Шепчет назойливо память, что где-то в чаще Снова охоту за плотью ведет Шерхан. Снятся слова и дела, не всегда благие, Яркими вспышками, будто курил кальян. И почему-то так тянет сказать Багире: «Доброй охоты под сенью густых лиан». Память сплелась из видений и допущений: То глубока, словно омут, а то – мелка. Низко надвинется каменный свод пещеры, Сумрак, напитанный запахом молока. А на пригорке, под солнцем, пригрелась старость, Сердце колотится реже, порой сбоит. Дом по кривой терпеливо обходит стая: Волки пока что считают его своим. Сытно и славно живется в людской неволе, Здесь за предательство любят давать призы. Но иногда примерещится в волчьем вое, Душу дурманящий, тайный ночной призыв. Все прогорело, осталось… Остались угли, Черный огонь от бессилья к земле приник. Время листает страницы из Книги Джунглей, Самой прекрасной из всех сочиненных книг.
Выждать рассвета и корма задать корове, Вычистит ружья к охоте седой слуга. Помните, как говорил: мы единой крови? Знайте, тогда я намеренно вам солгал.