Маркиз, я тоже очень.

Гумилева я вообще люблю несколько безумно – начав цитировать, останавливаюсь только в принудительном порядке. Так что издевательство домашним на вечер обеспечено.

Аlisier, все, начинаем цитировать Гумлева.

Присоединяйся.



* * *



Нас было пять... Мы были капитаны,

Водители безумных кораблей,

И мы переплывали океаны,

Позор для Бога, ужас для людей.



Далекие загадочные страны

Нас не пленяли чарою своей.

Нам нравились зияющие раны,

И зарева, и жалкий треск снастей.



Наш взор являл туманное ненастье,

Что можно видеть, но понять нельзя.

И после смерти наши привиденья



Поднялись, как подводные каменья,

Как прежде, черной гибелью грозя

Искателям неведомого счастья.



<Ноябрь 1907>, Париж

Мое самое любимое (после "Памяти".



СОНЕТ



Я верно болен: на сердце туман,

Мне скучно все, и люди, и рассказы,

Мне снятся королевские алмазы

И весь в крови широкий ятаган.



Мне чудится (и это не обман),

Мой предок был татарин косоглазый,

Свирепый гунн... Я веяньем заразы,

Через века дошедшей, обуян.



Молчу, томлюсь, и отступают стены:

Вот океан весь в клочьях белой пены,

Закатным солнцем залитый гранит,



И город с голубыми куполами,

С цветущими жасминными садами,

Мы дрались там... Ах да! я был убит.



1911

СЛОВО



В оный день, когда над миром новым

Бог склонял лицо Свое, тогда

Солнце останавливали словом,

Словом разрушали города.



И орел не взмахивал крылами,

Звезды жались в ужасе к луне,

Если, точно розовое пламя,

Слово проплывало в вышине.



А для низкой жизни были числа,

Как домашний, подъяремный скот,

Потому, что все оттенки смысла

Умное число передает.



Патриарх седой, себе под руку

Покоривший и добро и зло,

Не решаясь обратиться к звуку,

Тростью на песке чертил число.



Но забыли мы, что осиянно

Только слово средь земных тревог,

И в Евангелии от Иоанна

Сказано, что слово — это Бог.



Мы ему поставили пределом

Скудные пределы естества,

И, как пчелы в улье опустелом,

Дурно пахнут мертвые слова.



Лето 1919

ПЬЯНЫЙ ДЕРВИШ



Соловьи на кипарисах, и над озером луна,

Камень черный, камень белый, много выпил я вина.

Мне сейчас бутылка пела громче сердца моего:

"Мир лишь луч от лика друга, всё иное - тень его!"



Виночерпия взлюбил я не сегодня, не вчера,

Не вчера и не сегодня пьяный с самого утра.

И хожу и похваляюсь, что узнал я торжество:

"Мир лишь луч от лика друга, всё иное - тень его!"



Я бродяга и трущобник, непутевый человек,

Всё, чему я научился, всё забыл теперь навек,

Ради розовой усмешки и напева одного:

"Мир лишь луч от лика друга, всё иное - тень его!"



Вот иду я по могилам, где лежат мои друзья,

О любви спросить у мертвых неужели мне нельзя?

И кричит из ямы череп тайну гроба своего:

"Мир лишь луч от лика друга, всё иное - тень его!"



Под луною всколыхнулись в дымном озере струи,

На высоких кипарисах замолчали соловьи,

Лишь один запел так громко, тот, не певший ничего:

"Мир лишь луч от лика друга, всё иное - тень его!"



<Февраль 1921>

ОСНОВАТЕЛИ



Ромул и Рем взошли на гору,

Холм перед ними был дик и нем.

Ромул сказал: "Здесь будет город".

"Город как солнце",- ответил Рем.



Ромул сказал: "Волей созвездий

Мы обрели наш древний почет".

Рем отвечал: "Что было прежде,

Надо забыть, глянем вперед".



"Здесь будет цирк,- промолвил Ромул,-

Здесь будет дом наш, открытый всем".

"Но нужно поставить ближе к дому

Могильные склепы",- ответил Рем.



<Январь 1908>, Париж

КРЕСТ



Так долго лгала мне за картою карта,

Что я уж не мог опьяниться вином.

Холодные звезды тревожного марта

Бледнели одна за другой за окном.



В холодном безумье, в тревожном азарте

Я чувствовал, будто игра эта - сон.

"Весь банк,- закричал,- покрываю я в карте!"

И карта убита, и я побежден.



Я вышел на воздух. Рассветные тени

Бродили так нежно по нежным снегам.

Не помню я сам, как я пал на колени,

Мой крест золотой прижимая к губам.



"Стать вольным и чистым, как звездное небо,

Твой посох принять, о, Сестра Нищета,

Бродить по дорогам, выпрашивать хлеба,

Людей заклиная святыней креста!"



Мгновенье... и в зале веселой и шумной

Все стихли и встали испуганно с мест,

Когда я вошел, воспаленный, безумный,

И молча на карту поставил мой крест.



<Июнь 1906>

ПРОРОКИ



И ныне есть еще пророки,

Хотя упали алтари.

Их очи ясны и глубоки

Грядущим пламенем зари.



Но им так чужд призыв победный,

Их давит власть бездонных слов,

Они запуганы и бледны

В громадах каменных домов.



И иногда в печали бурной

Пророк, не признанный у нас,

Подъемлет к небу взор лазурный

Своих лучистых, ясных глаз.



Он говорит, что он безумный,

Но что душа его свята,

Что он, в печали многодумной,

Увидел светлый лик Христа.



Мечты Господни многооки,

Рука Дающего щедра,

И есть еще, как он, пророки -

Святые рыцари добра.



Он говорит, что мир не страшен,

Что он Зари Грядущей князь...

Но только духи темных башен

Те речи слушают, смеясь.



<Осень 1905>

ПОТОМКИ КАИНА



Он не солгал нам, дух печально-строгий,

Принявший имя утренней звезды,

Когда сказал: "Не бойтесь вышней мзды,

Вкусите плод, и будете, как боги".



Для юношей открылись все дороги,

Для старцев - все запретные труды,

Для девушек - янтарные плоды

И белые, как снег, единороги.



Но почему мы клонимся без сил,

Нам кажется, что кто-то нас забыл,

Нам ясен ужас древнего соблазна,



Когда случайно чья-нибудь рука

Две жердочки, две травки, два древка

Соединит на миг крестообразно?



<1909>

ВЫБОР



Созидающий башню сорвется,

Будет страшен стремительный лет,

И на дне мирового колодца

Он безумье свое проклянет.



Разрушающий будет раздавлен,

Опрокинут обломками плит,

И, Всевидящим Богом оставлен,

Он о муке своей возопит.



А ушедший в ночные пещеры

Или к заводям тихой реки

Повстречает свирепой пантеры

Наводящие ужас зрачки.



Не спасешься от доли кровавой,

Что земным предназначила твердь.

Но молчи: несравненное право -

Самому выбирать свою смерть.



<Осень 1906>

СЕМИРАМИДА



Светлой памяти И. Ф. Анненского



Для первых властителей завиден мой жребий,

И боги не так горды.

Столпами из мрамора в пылающем небе

Укрепились мои сады.



Там рощи с цистернами для розовой влаги,

Голубые, нежные мхи,

Рабы и танцовщицы, и мудрые маги,

Короли четырех стихий.



Все манит и радует, все ясно и близко,

Все таит восторг тишины,

Но каждою полночью так страшно и низко

Наклоняется лик луны.



И в сумрачном ужасе от лунного взгляда,

От цепких лунных сетей,

Мне хочется броситься из этого сада

С высоты семисот локтей.



<1909>

ДЕРЕВЬЯ



Я знаю, что деревьям, а не нам

Дано величье совершенной жизни,

На ласковой земле, сестре звездам,

Мы — на чужбине, а они — в отчизне.



Глубокой осенью в полях пустых

Закаты медно-красные, восходы

Янтарные окраске учат их —

Свободные, зеленые народы.



Есть Моисеи посреди дубов,

Марии между пальм... Их души, верно,

Друг к другу посылают тихий зов

С водой, струящейся во тьме безмерной.



И в глубине земли, точа алмаз,

Дробя гранит, ключи лепечут скоро,

Ключи поют, кричат — где сломан вяз,

Где листьями оделась сикомора.



О, если бы и мне найти страну,

В которой мог не плакать и не петь я,

Безмолвно поднимаясь в вышину

Неисчисляемые тысячелетья!



<Январь 1916>

КАПИТАНЫ



(отрывок)



На полярных морях и на южных,

По изгибам зеленых зыбей,

Меж базальтовых скал и жемчужных

Шелестят паруса кораблей.



Быстрокрылых ведут капитаны,

Открыватели новых земель,

Для кого не страшны ураганы,

Кто изведал мальстремы и мель.



Чья не пылью затерянных хартий -

Солью моря пропитана грудь,

Кто иглой на разорванной карте

Отмечает свой дерзостный путь



И, взойдя на трепещущий мостик,

Вспоминает покинутый порт,

Отряхая ударами трости

Клочья пены с высоких ботфорт,



Или, бунт на борту обнаружив,

Из-за пояса рвет пистолет,

Так, что сыпется золото с кружев,

С розоватых брабантских манжет.



<1912>

УМНЫЙ ДЬЯВОЛ



Мой старый друг, мой верный Дьявол,

Пропел мне песенку одну:

"Всю ночь моряк в пучине плавал,

А на заре пошел ко дну.



Кругом вставали волны-стены,

Спадали, вспенивались вновь,

Пред ним неслась, белее пены,

Его великая любовь.



Он слышал зов, когда он плавал:

"О, верь мне, я не обману"...

Но помни,- молвил умный Дьявол,-

Он на заре пошел ко дну".



<Июнь 1906>

ЦАРИЦА



Твой лоб в кудрях отлива бронзы,

Как сталь, глаза твои остры,

Тебе задумчивые бонзы

В Тибете ставили костры.



Когда Тимур в унылой злобе

Народы бросил к их мете,

Тебя несли в пустынях Гоби

На боевом его щите.



И ты вступила в крепость Агры,

Светла, как древняя Лилит,

Твои веселые онагры

Звенели золотом копыт.



Был вечер тих. Земля молчала,

Едва вздыхали цветники,

Да от зеленого канала,

Взлетая, реяли жуки.



И я следил в тени колонны

Черты алмазного лица

И ждал, коленопреклоненный,

В одежде розовой жреца.



Узорный лук в дугу был согнут,

И, вольность древнюю любя,

Я знал, что мускулы не дрогнут

И острие найдет тебя.



Тогда бы вспыхнуло былое:

Князей торжественный приход,

И пляски в зарослях алоэ,

И дни веселые охот.



Но рот твой, вырезанный строго,

Таил такую смену мук,

Что я в тебе увидел бога

И робко выронил свой лук.



Толпа рабов ко мне метнулась,

Теснясь, волнуясь и крича,

И ты лениво улыбнулась

Стальной секире палача.

НЕВЕСТА ЛЬВА



Жрец решил. Народ, согласный

С ним, зарезал мать мою:

Лев пустынный, бог прекрасный,

Ждет меня в степном раю.



Мне не страшно, я ли скроюсь

От грозящего врага?

Я надела алый пояс,

Янтари и жемчуга.



Вот в пустыне я и кличу:

"Солнце-зверь, я заждалась,

Приходи терзать добычу

Человеческую, князь!



Дай мне вздрогнуть в тяжких лапах,

Пасть и не подняться вновь,

Дай услышать страшный запах,

Темный, пьяный, как любовь".



Как куренья, пахнут травы,

Как невеста, я тиха,

Надо мною взор кровавый

Золотого жениха.



<1907>

ДОН-ЖУАН



Моя мечта надменна и проста:

Схватить весло, поставить ногу в стремя

И обмануть медлительное время,

Всегда лобзая новые уста;



А в старости принять завет Христа,

Потупить взор, посыпать пеплом темя

И взять на грудь спасающее бремя

Тяжелого железного креста!



И лишь когда средь оргии победной

Я вдруг опомнюсь, как лунатик бледный,

Испуганный в тиши своих путей,



Я вспоминаю, что, ненужный атом, .

Я не имел от женщины детей

И никогда не звал мужчину братом..

В БИБЛИОТЕКЕ



М. Кузмину



О, пожелтевшие листы

В стенах вечерних библиотек,

Когда раздумья так чисты,

А пыль пьянее, чем наркотик!



Мне нынче труден мой урок.

Куда от странной грезы деться?

Я отыскал сейчас цветок

В процессе древнем Жиль де Реца.



Изрезан сетью бледных жил,

Сухой, но тайно благовонный...

Его, наверно, положил

Сюда какой-нибудь влюбленный.



Еще от алых женских губ

Его пылали жарко щеки,

Но взор очей уже был туп,

И мысли холодно - жестоки.



И, верно, дьявольская страсть

В душе вставала, словно пенье,

Что дар любви, цветок, увясть

Был брошен в книге преступленья.



И после, там, в тени аркад,

В великолепьи ночи дивной

Кого заметил тусклый взгляд,

Чей крик но слышался призывный?



Так много тайн хранит любовь,

Так мучат старые гробницы!

Мне ясно кажется, что кровь

Пятнает многие Страницы.



И терн сопутствует венцу,

И бремя жизни - злое бремя ...

Но что до этого чтецу,

Неутомимому, как время!



Мои мечты... они чисты,

А ты, убийца дальний, кто ты?!

О, пожелтевшие листы,

Шагреневые переплеты!

ПОСЛЕ ПОБЕДЫ



Солнце катится, кудри мои золотя,

Я срываю цветы, с ветерком говорю.

Почему же не счастлив я, словно дитя,

Почему не спокоен, подобно царю?



На испытанном луке дрожит тетива,

И все шепчет и шепчет сверкающий меч.

Он, безумный, еще не забыл острова,

Голубые моря нескончаемых сеч.



Для кого же теперь вы готовите смерть,

Сильный меч и далеко стреляющий лук?

Иль не знаете вы - завоевана твердь,

К нам склонилась земля, как союзник и друг;



Все моря целовали мои корабли,

Мы почтили сраженьями все берега.

Неужели за гранью широкой земли

И за гранью небес вы узнали врага?



<Июнь 1906>

САДЫ ДУШИ



Сады моей души всегда узорны,

В них ветры так свежи и тиховейны,

В них золотой песок и мрамор черный,

Глубокие, прозрачные бассейны.



Растенья в них, как сны, необычайны,

Как воды утром, розовеют птицы,

И - кто поймет намек старинной тайны?-

В них девушка в венке великой жрицы.



Глаза, как отблеск чистой серой стали,

Изящный лоб, белей восточных лилий,

Уста, что никого не целовали

И никогда ни с кем не говорили.



И щеки - розоватый жемчуг юга,

Сокровище немыслимых фантазий,

И руки, что ласкали лишь друг друга,

Переплетясь в молитвенном экстазе.



У ног ее - две черные пантеры

С отливом металлическим на шкуре.

Взлетев от роз таинственной пещеры,

Ее фламинго плавает в лазури.



Я не смотрю на мир бегущих линий,

Мои мечты лишь вечному покорны.

Пускай сирокко бесится в пустыне,

Сады моей души всегда узорны.



<Ноябрь 1907>, Париж

ИСЛАМ



О. Н. Высотской



В ночном кафе мы молча пили кьянти,

Когда вошел, спросивши шерри-бренди,

Высокий и седеющий эффенди,

Враг злейший христиан на всем Леванте.



И я ему заметил: "Перестаньте,

Мой друг, презрительного корчить дэнди

В тот час, когда, быть может, по легенде

В зеленый сумрак входит Дамаянти".



Но он, ногою топнув, крикнул: "Бабы!

Вы знаете ль, что черный камень Кабы

Поддельным признан был на той неделе?"



Потом вздохнул, задумавшись глубоко,

И прошептал с печалью: "Мыши съели

Три волоска из бороды Пророка".



<18 апреля 1913>

РАССКАЗ ДЕВУШКИ



В вечерний час горят огни...

Мы этот час из всех приметим,

Господь, сойди к молящим детям

И злые чары отгони!



Я отдыхала у ворот

Под тенью милой, старой ели,

А надо мною пламенели

Снега неведомых высот.



И в этот миг с далеких гор

Ко мне спустился странник дивный.

В меня вперил он взор призывный,

Могучей негой полный взор.



И пел красивый чародей:

"Пойдем со мною на высоты,

Где кроют мраморные гроты

Огнем увенчанных людей.



Их очи дивно глубоки,

Они прекрасны и воздушны,

И духи неба так послушны

Прикосновеньям их руки.



Мы в их обители войдем

При звуках светлого напева,

И там ты будешь королевой,

Как я могучим королем.



О, пусть ужасен голос бурь

И страшны лики темных впадин,

Но горный воздух так прохладен

И так пленительна лазурь".



И эта песня жгла мечты,

Дарила волею мгновенья

И наряжала сновиденья

В такие яркие цветы.



Но тих был взгляд моих очей,

И сердце, ждущее спокойно,

Могло ль прельститься цепью стройной

Светло-чарующих речей.



И дивный странник отошел,

Померкнул в солнечном сиянье,

Но внятно - тяжкое рыданье

Мне повторял смущенный дол.



В вечерний час горят огни...

Мы этот час из всех приметим,

Господь, сойди к молящим детям

И злые чары отгони.



<Осень 1905>

МАСКАРАД



В глухих коридорах и в залах пустынных

Сегодня собрались веселые маски,

Сегодня в увитых цветами гостиных

Прошли ураганом безумные пляски.



Бродили с драконами под руку луны,

Китайские вазы метались меж ними,

Был факел горящий и лютня, где струны

Твердили одно непонятное имя.



Мазурки стремительный зов раздавался,

И я танцевал с куртизанкой Содома,

О чем-то грустил я, чему-то смеялся,

И что-то казалось мне странно знакомо.



Молил я подругу: "Сними эту маску,

Ужели во мне не узнала ты брата?

Ты так мне напомнила древнюю сказку,

Которую раз я услышал когда-то.



Для всех ты останешься вечно чужою

И лишь для меня бесконечно знакома,

И верь, от людей и от масок я скрою,

Что знаю тебя я, царица Содома".



Под маской мне слышался смех ее юный,

Но взоры ее не встречались с моими,

Бродили с драконами под руку луны,

Китайские вазы метались меж ними.



Как вдруг под окном, где угрозой пустою

Темнело лицо проплывающей ночи,

Она от меня ускользнула змеею,

И сдернула маску, и глянула в очи.



Я вспомнил, я вспомнил - такие же песни,

Такую же дикую дрожь сладострасть

И ласковый, вкрадчивый шепот: "Воскресни,

Воскресни для жизни, для боли и счастья!"



Я многое понял в тот миг сокровенный,

Но страшную клятву мою не нарушу.

Царица, царица, ты видишь, я пленный,

Возьми мое тело, возьми мою душу!



<Июль 1907>

* * *



У меня не живут цветы,

Красотой их на миг я обманут,

Постоят день-другой и завянут,

У меня не живут цветы.



Да и птицы здесь не живут,

Только хохлятся скорбно и глухо,

А наутро — комочек из пуха...

Даже птицы здесь не живут.



Только книги в восемь рядов,

Молчаливые, грузные томы,

Сторожат вековые истомы,

Словно зубы в восемь рядов.



Мне продавший их букинист,

Помню, был горбатым, и нищим...

...Торговал за проклятым кладбищем

Мне продавший их букинист.



<1910>

ШЕСТОЕ ЧУВСТВО



Прекрасно в нас влюбленное вино

И добрый хлеб, что в печь для нас садится,

И женщина, которою дано,

Сперва измучившись, нам насладиться.



Но что нам делать с розовой зарей

Над холодеющими небесами,

Где тишина и неземной покой,

Что делать нам с бессмертными стихами?



Ни съесть, ни выпить, ни поцеловать.

Мгновение бежит неудержимо,

И мы ломаем руки, но опять

Осуждены идти всё мимо, мимо.



Как мальчик, игры позабыв свои,

Следит порой за девичьим купаньем

И, ничего не зная о любви,

Все ж мучится таинственным желаньем;



Как некогда в разросшихся хвощах

Ревела от сознания бессилья

Тварь скользкая, почуя на плечах

Еще не появившиеся крылья;



Так век за веком - скоро ли, Господь? -

Под скальпелем природы и искусства

Кричит наш дух, изнемогает плоть,

Рождая орган для шестого чувства.



1921

ЯГУАР



Странный сон увидел я сегодня:

Снилось мне, что я сверкал на небе,

Но что жизнь, чудовищная сводня,

Выкинула мне недобрый жребий.



Превращен внезапно в ягуара,

Я сгорал от бешеных желаний,

В сердце - пламя грозного пожара,

В мускулах - безумье содроганий.



И к людскому крался я жилищу

По пустому сумрачному полю

Добывать полуночную пищу,

Богом мне назначенную долю.



Но нежданно в темном перелеске

Я увидел нежный образ девы

И запомнил яркие подвески,

Поступь лани, взоры королевы.



"Призрак Счастья, Белая Невеста"...

Думал я, дрожащий и смущенный,

А она промолвила: "Ни с места!"

И смотрела тихо и влюбленно.



Я молчал, ее покорный кличу,

Я лежал, ее окован знаком,

И достался, как шакал, в добычу

Набежавшим яростным собакам.



А она прошла за перелеском

Тихими и легкими шагами,

Лунный луч кружился по подвескам,

Звезды говорили с жемчугами.



<Июль 1907>, Париж

ВОСПОМИНАНИЕ



Над пучиной в полуденный час

Пляшут искры, и солнце лучится,

И рыдает молчанием глаз

Далеко залетевшая птица.



Заманила зеленая сеть

И окутала взоры туманом,

Ей осталось лететь и лететь

До конца над немым океаном.



Прихотливые вихри влекут,

Бесполезны мольбы и усилья,

И на землю ее не вернут

Утомленные белые крылья.



И когда я увидел твой взор,

Где печальные скрылись зарницы,

Я заметил в нем тот же укор,

Тот же ужас измученной птицы.



<Август 1907>, Париж

***



Ты помнишь дворец великанов,

В бассейне серебряных рыб,

Аллеи высоких платанов

И башни из каменных глыб?



Как конь золотистый у башен,

Играя, вставая на дыбы,

И белый чепрак был украшен

Узорами тонкой резьбы?



Ты помнишь, у облачных впадин

С тобою нашли мы карниз,

Где звезды, как горсть виноградин,

Стремительно падали вниз?



Теперь, о скажи, не бледнея,

Теперь мы с тобою не те,

Быть может, сильней и смелее,

Но только чужие мечте.



У нас, как точеные, руки,

Красивы у нас имена,

Но мертвой, томительной скуке

Душа навсегда отдана.



И мы до сих пор не забыли,

Хоть нам и дано забывать,

То время, когда мы любили,

Когда мы умели летать.

***



Он поклялся в строгом храме

Перед статуей Мадонны,

Что он будет верен даме,

Той, чьи взоры непреклонны.



И забыл о тайном браке,

Всюду ласки расточая,

Ночью был зарезан в драке

И пришел к преддверьям рая.



"Ты ль в Моем не клялся храме, -

Прозвучала речь Мадонны, -

Что ты будешь верен даме,

Той, чьи взоры непреклонны



Отойди, не эти жатвы

Собирает Царь Небесный.

Кто нарушил слово клятвы,

Гибнет, Богу неизвестный".



Но, печальный и упрямый,

Он припал к ногам Мадонны:

"Я нигде не встретил дамы,

Той, чьи взоры непреклонны".

Обожаю Гумилева



Этих еще не было? Тогда вношу свой вклад



ОТКАЗ



Царица — иль, может быть, только печальный ребенок, —

Она наклонялась над сонно-вздыхающим морем,

И стан ее стройный и гибкий казался так тонок,

Он тайно стремился навстречу серебряным зорям.



Сбегающий сумрак. Какая-то крикнула птица,

И вот перед ней замелькали на влаге дельфины.

Чтоб плыть к бирюзовым владеньям влюбленного принца,

Они предлагали свои глянцевитые спины.



Но голос хрустальный казался особенно звонок,

Когда он упрямо сказал роковое «не надо»...

Царица — иль, может быть, только капризный ребенок,

Усталый ребенок с бессильною мукою взгляда.





ЖИРАФ

Ну как же без него?

Сегодня, я вижу, особенно грустен твой взгляд,

И руки особенно тонки, колени обняв.

Послушай: далеко, далеко, на озере Чад

Изысканный бродит жираф.



Ему грациозная стройность и нега дана,

И шкуру его украшает волшебный узор,

С которым равняться осмелится только луна,

Дробясь и качаясь на влаге широких озер.



Вдали он подобен цветным парусам корабля,

И бег его плавен, как радостный птичий полет.

Я знаю, что много чудесного видит земля,

Когда на закате он прячется в мраморный грот.



Я знаю веселые сказки таинственных стран

Про черную деву, про страсть молодого вождя,

Но ты слишком долго вдыхала тяжелый туман,

Ты верить не хочешь во что-нибудь, кроме дождя.



И как я тебе расскажу про тропический сад,

Про стройные пальмы, про запах немыслимых трав...

Ты плачешь? Послушай... далеко, на озере Чад

Изысканный бродит жираф.





Мои читатели



Старый бродяга в Аддис-Абебе,

Покоривший многие племена,

Прислал ко мне черного копьеносца

С приветом, составленным из моих стихов.

Лейтенант, водивший канонерки

Под огнем неприятельских батарей,

Целую ночь над южным морем

Читал мне на память мои стихи.

Человек, среди толпы народа

Застреливший императорского посла,

Подошел пожать мне руку,

Поблагодарить за мои стихи.



Много их, сильных, злых и веселых,

Убивавших слонов и людей,

Умиравших от жажды в пустыне,

Замерзавших на кромке вечного льда,

Верных нашей планете,

Сильной, весёлой и злой,

Возят мои книги в седельной сумке,

Читают их в пальмовой роще,

Забывают на тонущем корабле.



Я не оскорбляю их неврастенией,

Не унижаю душевной теплотой,

Не надоедаю многозначительными намеками

На содержимое выеденного яйца,

Но когда вокруг свищут пули

Когда волны ломают борта,

Я учу их, как не бояться,

Не бояться и делать что надо.



И когда женщина с прекрасным лицом,

Единственно дорогим во вселенной,

Скажет: я не люблю вас,

Я учу их, как улыбнуться,

И уйти и не возвращаться больше.

А когда придет их последний час,

Ровный, красный туман застелит взоры,

Я научу их сразу припомнить

Всю жестокую, милую жизнь,

Всю родную, странную землю,

И, представ перед ликом Бога

С простыми и мудрыми словами,

Ждать спокойно Его суда.



Старый конквистадор



Углубясь в неведомые горы,

Заблудился старый конквистадор,

В дымном небе плавали кондоры,

Нависали снежные громады.



Восемь дней скитался он без пищи,

Конь издох, но под большим уступом

Он нашел уютное жилище,

Чтоб не разлучаться с милым трупом.



Там он жил в тени сухих смоковниц

Песни пел о солнечной Кастилье,

Вспоминал сраженья и любовниц,

Видел то пищали, то мантильи.



Как всегда, был дерзок и спокоен

И не знал ни ужаса, ни злости,

Смерть пришла, и предложил ей воин

Поиграть в изломанные кости.